Пятиэтажки в центре Москвы пошли под снос. Тесть заходился в сухом кашле, обкладывался почётными грамотами и приближал к себе внучку назло дочери. Хотя, как ни крутил, хвалить её было не за что. Одни проблемы.
– Ты знаешь, что если отец заявит, что вы будете жить вместе, то как разнополым членам семьи вам дадут не одну и одну, а одну и две. Две комнаты – это квартира!
– Это бесполезно, – сказала ей мать дома. – Я уже говорила с ним, он отказал.
Девочка Аля долго готовилась, собиралась с духом.
– Нет. Это волокита. Напряг. И потом ты не захочешь выписываться, обманешь меня, – он был неумолим.
Девочка Аля зареклась называть его отцом и уехала из страны.
Первая буря перед цунами.
Шон повёз меня гулять. Я смотрю на него влюбленными глазами, говорю, что я по уши в него влюблена, свободное падение, лови меня. Он: «Не падай». Мне стало страшно. Он: «Ты знаешь, что я люблю, когда все движется вперед, план в жизни». Мы сели на ступеньки лестницы, и он сказал: «Через 2 недели в моей семье будет ночь любви, после которой родится ребёнок. Я верю, что для каждого ребёнка есть своё время. Моей жене уже 37 лет, она хочет третьего ребенка, это то, что нужно семье, это её последний шанс. Это её займет. Это даст нам передышку в её допросах.
Я встала и ушла реветь, пошла к церкви, она закрыта.
Он повел меня в торговый центр выбирать Мириам подарок, так как у нее выпал первый зуб, и жене его выбирать прокладки. Потом легли на травку возле моего нового дома. Сумерки, и Шон говорит, что моя взяла и я могу танцевать, что он уговорит жену подождать с ребёнком. Я сделала долгий выдох и почувствовала, как я устала.
8
Мне позвонил начальник Али и попросил срочно приехать. Мы выломали дверь в её квартиру, жалкий подвальчик, который Шон оплачивал наполовину. Она лежала под горой одеял. Живая. Мы прочесали всю комнату, ликвидировали ножи, вилки. Серафима привезла одноразовую посуду.
– Я её ненавижу порою, настолько она больная, сучка, – сказала и заплакала.
Мы договорились водить Алю в кафе кушать. По очереди, на сколько нас хватит.
На следующий день она вызвала Шона по телефону. Он позвонил Серафиме, и та подтвердила, что Аля совсем плоха. Пока он ехал, а она до минуты знала, сколько времени у него занимает дорога, Алька смоталась в парикмахерскую, наврала там с три короба про свою безответную любовь к девушке-лесбиянке, растрогала мастера сексуальными подробностями и получила укладку и макияж в подарок, как и всегда, впрочем.
Шон очень разозлился. Я слышал эхо его криков:
– Я думал, тебе плохо, что ты лежишь, умираешь, а ты вон какая красивая!
Она шла за ним, плакала, просила остановиться.
Я вышел на крики о помощи. Они боролись на входе в парк, Шон зажимал её руки, его рвало, и он то и дело выпускал её. Аля кромсала запястья маленьким стальным ножиком с мелкими зазубринами, кровь растекалась по её белому, как снег, заячьему халатику, ложилась красными бутонами к ногам.
Спустя месяц я навестил её в подвальчике. Она ничего не ела уже много дней, не ходила на физиотерапию и на перевязки. Я надеялся уговорить её сдаться в больницу.
Она лежала под грудой одеял, была не в силах согреться. Тётя Аля читала умную книжку огромных размеров и находилась на максимальном расстоянии от дочери. Мне стало неуютно на этой дистанции, и я сел прямо на кровать. Аля пошевелилась. Я снял обувь, забрался под одеяло, взбил подушки, и Аля неслышно устроилась у меня между ног, на животе. Я обнял её. Поправил одеяла, чтобы её не продуло. Она была невыразимо худой, почти невесомой, и очень холодной, как умирающая кошка.
Я гладил её волосы.
– Аля, девочка моя, зайка, что бы ты хотела?
Молчание. И вдруг:
– Папу.
– Именно папу?
– Да.
– Вчера она звала Шона, – скрипнула тётя Аля со своего стула.
«Да заткнитесь вы!» – я махнул на неё рукой.
– Папа?
– Да, – сказал я. Аля вздохнула и прижалась ко мне плотнее.
Я продолжал гладить её по волосам, укачивать. Так прошёл, наверное, час. Аля становилась всё легче, мне было нетрудно её баюкать. На глаза попалась большая яркая тетрадь с Hello Kitty на обложке. Я развернул её от нечего делать машинально. Все страницы были усеяны плотными записями, в неаккуратных рамках значились даты.
И я прочитал:
«16 июня. Я: «Докажи мне, что ты меня любишь». Он снял штаны и показал попу посредине людной улицы. У меня флешбэк на Санкт-Петербург и Гошу, который мне показывает попу на просьбу доказать, что он меня никогда не забудет. Интересно, почему это мужчины считают равным клятве на Библии?
Мы пошли на море. Оно теплое и блестит в лунном свете. Ебёмся в воде, я держусь за флажок, и он остается у меня в руках, как вдруг…»
…я почувствовал, что Аля ушла.
А где-то очень далеко, на берегу Северного моря, стоял он, профессор биологи, член-корреспондент РАН. Он смотрел на кубометры непаханого пространства, на тонны неупорядоченного материала, с наслаждением думал о проделанной работе, как вдруг по непонятному велению души оглянулся и, невзирая на присутствие посторонних, снял штаны и показал небу жопу.
Белый
А когда солнце падало за горизонт и небо заполняла тьма, она приходила к нему, садилась, раздвигала свои колени, смотрела ему прямо в глаза и говорила:
– Смотри на меня, – говорила она ему, – смотри, какая я. Вот я перед тобой сижу такая, как есть.
Цвета красный, оранжевый, жёлтый.
– Бери меня, мни, ломай кости, сжимай, ешь, входи снизу, пробивай насквозь, отрывай по кускам, рассматривай, гладь, носи, вминай в траву, закапывай в землю, наполняй, селись во мне, замирай и спи, обнимай изнутри, прорывай пальцами, сжигай, развевай по ветру, вдыхай меня. Я буду любить тебя.
Она смеялась, касалась рукой пола, и на другом конце океана Земля перегревалась от нахлынувшей на неё волны жара, из песка росли города и травы, и яркие птицы взлетали над кронами изумрудных лесов и кричали небу: «Мы есть!».
Когда солнце падало за горизонт и небо заполняла тьма, он вставал перед ней в полный рост, расправлял плечи и говорил:
– Смотри на меня, вот я перед тобой стою такой, как есть.
